В своих мемуарах Г.К. Жуков не пишет, откуда отправлялся.
Но пишет, куда приезжал через пару лет:
В 1912 году мне посчастливилось получить десятидневный отпуск в деревню. В то время
там начался покос — самый интересный вид полевых работ. На покос приезжали из
города мужчины и молодежь, чтобы помочь женщинам быстрее справиться с уборкой
трав и заготовкой кормов на зиму.
Из деревни я уехал почти ребенком, а приехал в отпуск взрослым юношей. Мне уже шел
шестнадцатый год, я был ученик по четвертому году. Многих за это время не стало в
деревне — кто умер, кого отправили в ученье, кто ушел на заработки. Кого‐то я не
узнавал, а кто‐то не узнавал меня. Одних согнула тяжкая жизнь, преждевременная
старость, другие за это время выросли, стали взрослыми.
В деревню я ехал дачным малоярославецким поездом. Всю дорогу от Москвы до
полустанка Оболенское простоял у открытого окна вагона. Когда четыре года назад я ехал
в Москву, была ночь, и я почти не видел местность вдоль железной дороги. Сейчас с
интересом рассматривал станционные сооружения, изумительной красоты подмосковные
леса и перелески.
Когда проезжали мимо станции Наро‐Фоминск, какой‐то человек сказал своему соседу:
— До пятого года я здесь часто бывал... Вон видишь красные кирпичные корпуса? Это и
есть фабрика Саввы Морозова.
— Говорят, он демократ, — сказал второй.
— Буржуазный демократ, но, говорят, неплохо относится к рабочим. Зато его
администрация — псы лютые.
— Одна шайка‐лейка!— зло сказал сосед.
Заметив, что я с интересом слушаю (припомнив разговор в вагоне об этой же фабрике,
который я слышал несколько лет назад), они замолчали.
На полустанке Оболенское меня встретила мать Она очень изменилась за эти четыре года
и состарилась. Что‐то сжало мне горло, и я еле сдержался, чтобы не разрыдаться. Мать
долго плакала, прижимала меня шершавыми и мозолистыми руками и все твердила:
— Дорогой мой! Сынок! Я думала, что умру, не увидев тебя.
— Ну, что ты, мама, видишь, как я вырос, теперь тебе будет легче.
— Дай‐то Бог!
